Землю родную покинув,
Горсть захватил он с собой.
По полям с ней прошёл через мины,
Сквозь бомбежку, огонь боевой.
Далеко, далеко до станицы:
Километров не счесть позади.
Горсть родной, горсть родимой землицы
Прижимал он к усталой груди.
Океан пересёк с земляками,
Вышел на берег — много земли!
Но сжимал он своими руками
Словно золото, горсть на груди.
И хранил эту землю святую,
Как никто не хранил ничего.
Согревал своим телом родную,
А она согревала его.
Эвкалиптовый гроб опускали,
Застучали по крышке комки;
А под ней его руки держали
Горсть любимой, станичной земли.
А под ней его руки держали
Горсть любимой, горсть РУССКОЙ ЗЕМЛИ!
Я помню раннюю весну,
Росой умытый день,
Высоких облак белизну
И первую сирень.
И в синем небе лёгкий дым,
И нежный шорох крыл.
Я молод был, я счастлив был,
И в первый раз любил.
И память бережно хранит,
Как некий сладкий сон,
Тот год, когда был позабыт
Саводник и Назон.
Когда задумчив, неречист,
Вместо того, чтоб спать,
Писал бессонный гимназист
Тайком стихи в тетрадь.
И воздух пьяный, как вино,
Прозрачный от луны,
Вплывал в открытое окно
Шестнадцатой весны…
Вот стареет тело, холодеет,
Отступает к Лете не спеша,
Но зато так дивно хорошеет,
Рацветает странница-душа.
Мудрая и нежная Психея,
Пленница в темнице душных вен,
Знаю я, ты хочешь поскорее
Сбросить тела надоевший плен.
Ты устала следовать кривыми
Тропами земного бытия.
Тело — бремя, тело — только имя,
Только ноша трудная моя.
И нездешний волею хранима,
Ты ведь — это настоящий я,
Я, который слышал Серафимов
На заре земного бытия.
Я пришел к тебе с болью сердечной,
Поскорее мне дверь отвори,
И простым языком человечьим
Ты по-русски со мной говори.
Говори мне о звёздном сияньи
Голубиным своим говорком,
Говори мне о нашем изгнаньи
Нашим русским родным языком.
Говори обо всём, что попало,
Я пойму тебя в первый же миг;
Здесь, в изгнаньи, так нашего мало —
Я хочу слышать русский язык.
Говори без конца, без предела,
Помоги снять печаль с моих плеч,
Говори, чтобы душу согрела
Наша милая русская речь.
Вчера опять мне снилась ты,
Смешав в одно любовь и муки,
Беспечной юности мечты,
И гром войны, и боль разлуки.
Россия, Мать моя, прости,
Что жизнь я шёл иной тропою,
И наши разошлись пути…
Я телом здесь — душа с тобою.
Но никому нельзя сказать,
И сердце некому доверить,
Что по тебе я стал скучать,
Готов в твои стучаться двери.
Чтобы полей твоих простор,
Лесную глушь и рек разливы
В последний раз обнял мой взор
И после — умереть счастливым.
1992
Я не знаю и сам, но неистовый гам
В этом светлом городе страшен.
Почему на дома стаи пёстрых реклам
Словно коршуны сели на башню?
Любят хищные, когда асфальт
Шипит, визжит и рыдает,
Когда за чертою белой в ряд
Машины сигнал ожидают.
Зелёный вспыхнул, опять экстаз.
Плывут они, как дельфины.
Но вспыхнет где-то красный глаз
И где-то встанут машины.
Неон, неон, ты ослепил
Светом свободы витрину.
И ходит карликов мелких пыль,
Рты и карманы разинув.
«У них на фабрике скучно, тепло,
А здесь у тебя прохладно.
Папочка, куклу! Ту, за стеклом!»
И папочка скажет: «Ладно!»
Неон, неон, куда ты залез?
Даже не купол храма!
А люди смотрят на светлый крест
И думают: тоже реклама!
Стою я и слышу — идёт народ,
Гудит по широким улицам.
Как бы мне от этих свобод
К тёмному рабсту притулиться.
Я родилась в краю далёком,
Хоть несчастливом, но родном,
В мой судьбе, ведомой роком,
Вдруг всё сместилось кверху дном.
Я оказалась в зазеркалье,
За той, неведомой чертой.
Всё то, что здесь, мне стало явью,
Там было только лишь мечтой.
Когда здесь ночь — там день сияет,
Здесь лето — там царит зима.
Я оказалась в зазеркалье!
Иначе светит здесь луна,
И звезды в небе здесь другие,
И ясной ночью не видать
Ту, под которою родилась
И собиралась умирать.
А та, что ярко нам светила
В небесном куполе ночном,
Под шар земной переместилась
С большим и маленьким ковшом.
Всё, что со мною приключилось,
Как в зазеркалье, за чертой,
Там — осенью на свет родилась,
Здесь день свой праздную весной.
Угрюмая действительность страшна,
Когда звенит ночная тишина
Совсем как дома, в городе чужом.
А здешний дом? Какой же это дом,
Раз не «Стрелковый» за моим окном,
Раз розовая, нежная заря
Не тушит свет ночного фонаря,
Чтобы связать танцующий узор
По полкам книг и кинуть на ковёр…
Мучительный воспоминания вздор.
Февральский полдень… Над холмами
Навис безоблачный зенит,
Над раскаленными камнями
Нагретый воздух чуть дрожит.
Как на картинах Наматжира,
Весь горизонт горит огнём,
И в море яркого сапфира
Всё дремлет летним знойным сном.
Как руки длинные в молитве,
Моля о влаге Небеса,
Подняли ветки эвкалипты
И так застыли навсегда.
О, австралийская природа,
Ландшафт, что был вчера чужим,
Становится вдруг с каждым годом
Всё больше для меня родным.
Люблю я вечера в пустыне,
Когда над дремлющей землёй
Закат, раскрыв свой хвост павлиний,
Застыл, любуясь сам собой.
Люблю я запах ночи душной,
Как бархат, чёрный небосклон
С сияньем звёзд его радушных
И с южным царственным крестом.
И свежий поцелуй рассвета,
И крик «мэгпая» на заре,
И, как бы с утренним приветом,
Спор в кукабарровой семье.
И солнца грозные восходы
Люблю я наблюдать в степи,
Когда владыка всей природы
Окрасит кровью небосводы
И тело серое земли.
Люблю я вас, сухие степи,
Колючий, жёлтый ваш покров,
И ваши высохшие реки,
И женственный рельеф холмов.
И кто твердит, что степь без жизни,
Что нет в пустыне красоты,
Тот сам присутствовал на тризне
Своей же собственной души.
Я рождён в горах Урала…
Отчеканили рубины
облик твой неповторимый,
в тайниках души хранимый
сказочный узор…
В зачарованном кристалле —
солнца луч поёт!
Так и мне в моём Урале
слышится полёт.
А вон там, за перевалами,
вместе с предками кочевали мы.
С ним судьбу свою сковали мы
С давних, давних пор…
И не даром что глубины,
скрытые от нас,
открывали исполины
пращуру не раз!
Не узнать, какие клады
в недрах Ильменя,
в заповедниках, когда-то
близких для меня.
О Мурзинке* кто не знает
сказочных побед.
Это всё теперь сияет
В дымке прошлых лет…
* Мурзинка — дачное место (станция железной дороги) близ Екатеринбурга.
Всё помню — наш дом на пригорке,
Уютный, в тени у ручья.
Сейчас обветшал он, наверно,
Тропинка к нему заросла.
Лишь ветер шумит по хозяйски,
По окнам пройдёт, грохоча.
Да птиц заблудившихся стайка
Под крыгу забьётся, дрожа.
Черёмуха там ли? Не знаю…
А раньше, красуясь, цвела.
Нарядом своим белоснежным
Подобна невесте была.
Подсолнухов милых шеренги
Всегда вдоль забора росли.
Прохожим улыбку дарили,
И годы счастливые шли.
Когда-то всё было иначе —
Весь день раздавался там смех,
Калитка всегда открывалась,
Как будто приветствуя всех.
Заставило время всё бросить,
Расстались мы с домом родным.
Подобны озябшим пичужкам
Кукуем по гнёздам чужим.
Живёт в моей памяти вечно
Черёмуха, сад и река.
И снится ночами мне часто,
Что внось я вернулась туда.
Нет, нет, усталость мне не выжжет душу, —
Я знаю, где найти оплот и силы.
Жизнь голубого храма не разрушит,
Я донесу святыню до могилы.
А просто я измучена сегодня,
И потому меня тревога точит,
Но верю всё же, что рука Господня
Ко мне протянется сквозь холод ночи.
Она подаст мне радость вдохновенья, —
Почувствую в груди дыханье Божье, —
Как посланное за грехи прощенье,
Как теплоту огня средь бездорожья…
В тот далекий, столь памятный вечер
За окном развевался снежок.
Я с размаха закинул за плечи
Второпях снаряженный мешок.
И на связке ключей, выбрав нужный,
Запер дверь на двойной оборот.
И позёмка метёлкою вьюжной
Заметала мой след от ворот.
Время тоже позёмкою вязкой
Замело память прежних потерь,
Но ношу я доныне на связке
Ключ, закрывший на Родину дверь…
Огни мерцали, мерцали звёзды,
Пылало небо — не погасить!
В лицо мне веял горячий воздух,
И так безумно хотелось жить!
Цветы шептали, шептали травы,
Внизу призывно пел океан.
Напьюсь я сладкой земной отравы
И не запомню заживших ран.
Челны светились, светились сваи,
И в море Млечный струился Путь…
Нет! Мне не надо на небе Рая —
Хочу навеки к земле прильнуть!
Проходят дни томительной чредою,
Тетрадь стихов заброшена давно,
Мечты мои рассталися со мною,
На мир гляжу я в тусклое окно…
Иссяк давно источник вдохновенья,
Любовь молчит, к врагам чуть тлеет месть.
И лишь порой прекрасные виденья
Напомнят мне, что жизнь другая есть.
Что я любил, и был любим когда-то,
Что я имел Отчизну и Царя,
Что исполнял священный долг солдата…
Взойди ж, взойди, времён иных заря!
Пусть стихи я пишу без искусства —
Не гонюсь я за модою дня,
Только б старое русское чувство
Сохранилось в душе у меня.
Вместе с верой, что в жизни без Бога
Станет зверем любой человек,
Я б хотел, чтоб России дорога
С Божьей правдой слилася навек.
Мы — дети прошлого столетья,
Познали светлых дней уют,
Но скоро вместо «многолетья»
Нам «память вечную» споют.
Вот почему, закрывши веки,
Мечтой в грядущее стремлюсь,
Когда былого счастья реки
Опять омоют нашу Русь.
Не надо возвращаться в старые места,
Где юность протекла, где жизнь была иною,
Вам грустно будет в зрелые года,
Как осенью, увидеть то, что кинули весною.
Мы в мыслях ореол былому создаём,
Лачугу превращаем в зданье…
А что прошло, того уж не найдём…
Так пусть же в нас живёт воспоминанье!
В гирлянде избранных — цветком
стать вдруг — не очень ведь легко.
Чтоб место чести там найти,
себя советуют — ввести.
Извольте. Вообще я скромен.
В войну Вторую стал бездомен,
родившись двадцать лет пред тем.
Надеюсь, Вам не надоем,
Читатель новый, незнакомый.
Какою целью вы ведомы?
В конце, к решению прийти,
(быть может) ребуса лишь тем
из Вас удастся, кто — терял,
кто соль слезы не раз глотал,
стрелу из сердца вырывал,
обманом травленную чёрным,
казался мелким или вздорным…
Чтоб различить в тумане сна
абрис поэта-шалуна.
В моей нечёсаной строке,
как в вешне-летнем ручейке —
плоды философа потуг,
и — юмор, мой найлучший друг.
Рождён в тиши, без церкви звона,
я выбрал день Наполеона,
в Иркутске, на брегу Ангарском.
Отец служил в полку гусарском;
затем — иных коснулся сфер:
он был электрик-инженер.
Машинописи курс упрямо
вела — с портнихи делом — мама.
Олегом был я окрещён —
желанье матушки моей;
Отцом же был я посвящён
Царевичу, как Алексей.
В пять лет читал, да по-французски
Мог лепетать, и знал по польски;
Вкус деревенских знал отрад
И ездил к тёткам в Петроград.
Отец дал правду — не пустую,
(тогда я хитро носом шмыгнул):
«Гоп! — не спеши кричать, ликуя,
пока барьер не перепрыгнул».
За полнолетье аттестат
награда: фотоаппарат;
юнцов мечта, тридцатых радость;
Compur’ом «щёлкать» была сладость!..
Казалось — ничего нет краше!
То были вехи жизни нашей.
Я был и есмь не без грехов:
не изрекаю мерзких слов,
дурных привычек избегаю,
но не всегда преуспеваю.
Возможно, новых лемм изломы,
и даже древних аксиомы —
бывалых прежних мудрецов
пересмотреть «всегда готов».
Дочь — в ярком мире арт-дизайна —
рука верна и глаз отчайный,
а сын мой профессионал,
от деда, право, не отстал.
Я постоянством обладаю,
лишь не всегда то применяю.
Судите сами, коль не лень —
Прав я? Иль мозг мой — набекрень?
В душе — невидимые трели,
вишь ты, — наружу захотели.
Но чем задача нелегка —
Быть кратким! Будто бы слегка
задеть живые струны сердца,
прижечь добавкой смысло-перца,
и, раскрутив пружину-речь,
с собой читателей увлечь.
Читатель милый, Вам тужить:
мою jig-saw puzzle разложить,
как семена на фоне грядок,
и привести её в порядок.
Я — евро-Русс, Polak-варяг
и — урождённый сибиряк.
Не шовиниста мой язык:
Прямую правду «крыть» привык.
Был под «народов солнцем» я,
нацизма жгла меня змея;
в дыму, бомбёжке грохотанье,
искрящих пуль трассо-жужжанье
закалки зверский опыт рос…
и лишь — с надеждой — Бог пронёс.
Теперь на склоне быстрых лет,
Бросаю изредка куплет;
слаб верой, но не басурман,
Retired technical draftsman.
Еще подброшу мысль свою:
жизнь — то сплетенье саламандр…
Однако, я её люблю…
Ваш Иксолевский Игрекандр.
Приласкай меня, успокой,
Проведи по руке рукой,
Поседевших волос коснись,
Тихо, ласково улыбнись;
Словом добрым меня согрей,
И мечтою, надеждой обвей
Хоть на что-нибудь, просто так…
Разгони этот жуткий мрак.
Одинокого сердца стынь,
Безнадёжного горя полынь.
Приголубь меня, успокой,
Проведи по руке рукой,
Поседевших волос коснись,
Над душою усталой склонись…
Пустота вокруг — ни души,
Только сердце кричит в тиши,
Просто так кричит, никому,
В беспросветную, черную тьму.
В зловещем круге
Метались вьюги,
Метались вьюги по всей земле;
Умы бродили,
Умы блудили,
Скрывалась злоба в холодной мгле.
И дух мятежный,
Как ветер снежный,
Настиг Россию — пришёл Февраль…
…И молча звёзды
Глядели в бездну,
И тихо слёзы лила печаль.
К «безумству храбрых»
Взывали песни,
Зловещий реял — вился кумач.
Кипели страсти,
Менялись власти,
Рубили снасти древнейших мачт.
И шли лавиной
На дно пучины,
И тучей чёрной пришёл Июль —
Свирепым вором,
Гремя затвором,
В глухую полночь — потоком пуль.
…Угасло Сердце,
Померкло солнце,
Взвился над Миром высоко меч!
И кровь Святая,
Там пролитая,
Течёт поныне и будет течь.
Летите птицы
На зов зарницы,
Вещайте, птицы, Святую смерть!
Угасло Сердце,
Померкло солнце,
И пошатнулась земная твердь…
Маме
Этой страшной, грохочущей, снежной зимой
Мы покинули дом, опустевший, родной;
Как чужие, по улице молча мы шли
Обнажённой от взрывов, не видя земли.
За плечами котомки, без мысли глаза —
Ни твоих, ни моих не коснулась слеза,
И метель бушевала всю ночь впереди,
И сомкнулоь кольцо ввечеру позади.
И зияла во тьме пустота, пустота.
И кричала вокруг чернота, чернота,
А душа говорила: пустое, мечты!
Не боюсь ничего — пустоты, черноты!
Лишь бы вместе с тобою уйти из кольца,
Лишь бы вместе идти до конца. До конца!
Всё yже и yже сжимается круг —
Неведомый душу объемлет недуг,
Железные кольца, как два силача,
Незримо ложатся на оба плеча.
И кажется, нечем ни жить, ни дышать.
Не ждать — невозможно, и силы нет ждать;
Веками минуты, как тени, идут,
И горечи капли стекают в сосуд —
Уж тяжкая влага с краями полна,
И пенится, горечью брюзжет она,
И кажется — миг — через край перейдёт,
И землю, и небо, и солнце зальёт.
Всё уже и уже сужается круг,
Неведомый враг, иль неведомый друг —
Неведомый свет — или рай или ад —
И страшно глядеть и вперёд и назад.
И силы нет правде в глаза поглядеть,
И силы нет жить, и нельзя умереть,
И мечется разум; пылает огнём
Душа с занесённым над нею мечом.
Бежала лошадёнка по Вздохову мосту,
Упала и сказала: «Вот встану и… свезу».
Всю жизнь свою поклажу тяжелую везла,
Брюкалась временами, строптивая была.
Погоды не боялась, плохой дороги тож,
По кочкам и ухабам, в жару и в холод, в дождь.
Погонщики менялись, телеги да покладь,
Бежала лошадёнка — старалась угождать.
Стегал кнутом и словом хозяин на ходу,
Терпела лошадёнка, всё думала — дойду!
Пинки не любят счёта, поклажи веса нет:
Угодливой лошадке вали хоть целый свет.
Направо и налево, вперёд и даже вспять
Погонщики лошадку сумели погонять.
Всё думала лошадка: вот скоро… довезу,
Тогда немножко стану, чуточек отдохну.
Водицы из колодца дадут тогда испить,
Дадут овса и сена в покое теребить.
И тут не так-то было: поклажа тяжелей,
И кнут острей и хлеще, дороженька длинней;
Ухабы чаще, глубже, что день, то хуже кладь.
И всё-таки лошадке хотелось добежать.
Бежала и упала на Вздоховом мосту,
И, падая, твердила: вот встану и свезу!
Мне не забыть… Тогда шумели тополя…
В тот час растерянно они шумели.
За садом таяла багровая заря,
Нахмурясь, облака висели.
Я дом свой оставлял. Шумели тополя…
Их дед мой посадил когда-то.
Там жили мать, отец, моя семья…
И там родился я.
Тогда шептали тополя
И шелестом баюкали меня.
Родные тополя…
Там дни моей весны текли
И мирный труд дарило лето.
Там я любил, и радовался я,
И солнцу много песен было спето.
Печаль мою… Всё знали тополя!
Всегда утеху мне шептали…
О, милые вы тополя!
Листок ваш в ладанке на сердце у меня.
Мне не забыть… Шумели тополя тогда,
В тот час надорванно они шумели…
Я дом свой оставлял… И никогда
Я не забуду то, о чём они шумели.
Не измерить высот, не измерить глубин.
Не ищи в безначалье конца…
Всё едино в одном и в Едином Один,
А Один — это цифра Творца.
Не лежит беспредельность средь длин и ширин.
Ты пойми древней мудрости глас:
Триединый в Одном. Это символ один:
В треугольнике Творческий Глаз.
Не покажет поверхность, не скажет объём,
Одинакова суть величин.
Числовой же язык — это символ, и в нём
Постоянная цифра — Один.
— Всюду, юрод, ты таскаешься,
Плачешь, скулишь, дармоед…
— Ясное солнышко, миленький,
Всем посылает свет.
— Машешь своими ручищами,
Словно гоняешь чертей!
— Страшные речи, родименький,
Многих рогатых страшней.
— Видишь их стаи осиные,
Вьются, нависли кругом.
Пасти огняно-железные
Жалят крючком-языком.
— Где вы, слова задушевные?
Скрылись от нас, от людей!
Горькие слёзы полынные,
Льются, текут из очей.
— Ах ты, бездельник осиновый,
Плачешь, скулишь, дармоед!
— Плачу… Я плачу, родименький,
Плачу, чтоб слышал весь свет.
Русь далёкая, Русь былинная,
Мой поклон тебе, Русь старинная.
Величава ты, многоликая,
Славным прошлым ты — великая!
И встают предо мной дела бранные,
Кровь пролитая православная;
Дела славные — богатырские,
Гордость русская — наши витязи.
Вижу ширь твою необъятную,
Землю ширь твою благодатную,
Грады древние и посады,
Степи вольные и дубравы.
Слышу чудится колокольный звон,
По Руси родной раздается он.
Звон набата… звон печальный,
Звон и радостный — звон пасхальный.
Слышу ширится песня русская,
Задушевная — песня грустная,
Иль весёлая, удалая,
Вся кипучая — плясовая.
Дымкой стелется пыль дорожная,
Разошлись пути в разны стороны,
И ведёт меня путь-дороженька
К тесовым вратам, крепко сложенным.
Терем высится там узорчатый,
Весь бревенчатый, окна створчаты,
А в светлице там разнаряжены,
По-старинному, всё боярышни.
А наряды то — разноцветные,
Камни светятся самоцветные;
Горделивые и степенные,
Все красавицы несравненные!
Образ девичий — чистый, нежный
Предо мной встаёт — незабвенный,
Символ верности, красоты души —
Образ девушки из Святой Руси!
Не забыть тебя нам, красавица,
Гордость русская ты, боярышня!
Жизнь проходит. Почти прошла.
И пора подводить итоги.
Ты так долго куда-то шла,
Без тропинок и без дороги…
И порой тебя ветер нёс
И бросал, как листок осенний…
Много было печали и слёз,
А душа ждала песнопений…
Жизнь проходит и близок час
Для последнего нам ответа —
Вот и этот закат погас,
А душа озарилась светом.
Ароматных, пышных роз кусты,
Белых и махровых роз, и ты
Видишь, что цветущий этот сад —
Воинское кладбище. И в ряд —
На пластинах — павших имена.
И вещают эти письмена:
Здесь лежат страны своей сыны,
Всех их поглотила пасть войны.
Молодых счастливых, полных сил,
Вихрь стихий, настигнув, сокрушил.
В рёве, свисте — смерти грозный лёт…
Воин знал, что умирать идёт.
Но «за други» жертвовал собой,
И не имать чище жертвы той.
Чуть забрезжит палевый рассвет,
В сад идет молиться млад и сед.
Возвышаясь, скромный белый крест
Словно всё благословит окрест.
И «да не забудет никогда»,
Пусть и не заметим мы следа,
Где прошёл невидимо Христос
В это час по кладбищу из роз.
В зное лета, в палящем, пустынном молчаньи,
В ясных днях тёплых зим,
На другом полушарии, в дальних скитаньях,
Под созвездьем другим,
Вспоминаю порой незатейливый, скромный
Русских далей цветок.
Ночью клонит он голову в дрёме истомной,
Днём же прям и высок.
Золотой мой подсолнечник, солнечным ликом
Наградил тебя Бог.
Ты внимал журавлиным, тоскующим кликам
У российских дорог.
Может быть, при тебе, в той немеркнущей дали
Пели стрелы в боях.
Жгли костры, пили мёд, поклонялись Купале
На зелёных лугах.
Ты всё также на русское небо взираешь?
И в тоске не поник?
Также гордо к горячему солнцу вздымаешь
Венценосный свой лик?..
С красненьким яичком ко Христову дню
Я тебе открытку, дорогая, шлю.
Помнишь ли, как в детстве мы с полночной шли,
И кулич в корзинке с яйцами несли.
В платьицах нарядных, с бантами в косах….
Радость Воскресенья, — звёздочки в глазах.
Помню наше детство — даль выссоких гор,
Запах трав душистых, вольных рек простор.
Школьных дней страницы, и стремленье жить,
И в реальность детства сказку обратить.
Чаще вспоминаю даль на склоне дня,
Мы живём на свете, милая, не зря.
Пусть не так удачно, как хотелось бы:
Крыльев нет у птицы — розовой мечты.
Ну, а в Пасху-радость ждём мы, как во сне:
Красное яичко — и тебе, и мне.
Пусть гордость нам ненужная, чужая,
От нас с порывом ветра улетит.
Тогда, быть может, русская, родная,
Увереннее песня зазвучит.
Как молодые, вешние берёзы,
Девчата с нами в ряд в кругу стоят,
Поняв несбывшиеся грёзы,
Быть может, нашу песню сохранят.
Пусть запоют ее звончей девчата,
И правнукам своим передадут,
Как пели деды на Руси когда-то;
Историю веков с ней сберегут.
Под зелёной лампой
Собирались люди —
Тут и молодые,
Тут и старики;
Что-то говорили
О любви, о чуде,
Яви ненасытной
Жадной вопреки…
Женщины, мужчины,
Юноши смешные,
Девушки с глазами
Чистыми мечтой,
Создавали сказки,
И в миры иные
Шли, как пилигримы,
За святой водой.
Спорили о форме,
Музыке, созвучьях,
Спорили о форме,
О заданьи муз,
И всегда имели,
Так, на всякий случай,
Знаний отвлеченных
Непригодный груз…
Поздно расходились,
Шли еще в тумане.
Разносили сказки
По своим углам.
Медяки считали
Медленно в кармане —
Много-ль у поэта
Их найдется там…
Но зато в кровати,
Трудно засыпая,
Раскрывали стены
Мыслями в упор…
…И перед глазами
Золотая стая,
А в угах бесмертный
С Богом разговор…
Снежные покровы,
Горные вершины,
Реки, океаны,
Страны и миры —
И растут в сознаньи
Редкие картины,
Музы благосклонной
Щедрые дары.
Нога на педали. Рука на руле.
Глаза свою долю читают во мгле:
Начертанный жребий в сиянии фар,
За ними провалы, в провалах кошмар…
Шуршит по асфальту резина колёс.
Изгибы дороги ведут под откос.
Направо обрыв, а налево скала,
А за поворотом грозящая мгла…
Навстречу бегут вереницей огни;
Зловеще сверкают, сияют они,
Ныряя в провал, исчезают опять,
Как будто пытаются смерть обогнать!
Секунда, мгновенье… неверность руки —
И вот, осторожности всей вопреки…
Нет, лучше не надо, сомнения прочь!
Какая роскошная летняя ночь!
Как бурно и жадно вздымается грудь!
Еще полчаса и окончится путь!
И звезды заблещут опять в небесах,
И взору откроются вновь чудеса,
И ухо уловит ворчливый прибой,
И кровь разогреет нектар золотой,
И в тихой беседе растает кошмар
Летящих навстречу сверкающих фар…
Тень заката лиловато-бледная,
На воде темнеющей легла,
Птицы крик далекой и неведомой
Поглотила сумрачная мгла.
Там, вверху, над сопками туманными
Этих птиц немолчный хоровод.
И о чем кричат… и что-то надо им…
А прибой о камни бьет и бьет.
Тень заката на воде растаяла,
Вдалеке мигают маяки.
Беспокойных птиц мятущаяся стая
Унеслась… их крики далеки.
Мы порой не знаем, что здесь надо нам,
И как птицы — бьемся и кружим,
Чем же жизнь окажется оправданной,
И верны ль искания души…
Сине-серые рани
Зародившегося утра,
Тёмные ветки в тумане
И рассвета глухая пора…
Редкие звуки гулки,
Свежий ветер так тих,
Тучки играют в жмурки
Засмотрелся ветер на них…
Сказочным минаретом
К небу тянется тёмное дерево,
Первых птиц в перекличке — эхо,
Пробужденье утра заверило.
Проскочившие вереницей
Годы юности где-то сгинули…
И мигает тополь ресницами,
Засмотревшись на небо синее.
Вот и брызнуло солнце яркое
На свои широкие дали,
И рассвета седого помарки
Растворились в небес эмали…
Страна любви моей, тревога и отрада,
Магнитный полюс чувств и Совести судья!
Ты, Богом данная, как высшая награда,
Всем, кто добыл тебя и нянчил, как дитя
Ты не всегда была по-ангельски послушна —
Влияние времен, распущенных идей,
Но нет сибиряков скупых и равнодушных
К завьюженной тайге и к кожице полей.
Я сам такой же стал — задиристый и чистый,
И я жалел себя за то в душе одной,
Что никогда уже багульник сухолистый
Мне не кивнет в ответ, как сторож, головой.
Сибирь уже не та, и в ней другие виды,
Прошла ее пора незамкнутых дверей,
Она, как сирота, страдает от обиды,
Что в платье ей вплели узоры лагерей.
Но если грянет суд над мачехиной силой,
То он придет из мест, таёжных и глухих,
Где сотни лет подряд копила и калила
Россия ум и дух отверженных святых.
Здесь вспыхнет прежний свет утерянного Бога,
И в Русь-избранницу потянутся сердца
Для чувств неведомых, разлившихся с Востока,
Рождённых Истиной и Замыслом Творца
Уж печаль при потерях не гложет,
Я к потерям привык навек.
Потерял я всё, что может
Потерять на земле человек.
Лишь осталось одно желанье, —
От желаний других я отвык, —
Сохранить до конца изгнания
Мой великий русский язык.
1950
Вы еще не стары, если солнечным утром проснувшись,
Вы открыли глаза, и как птица готовы в полёт.
Вы вскочили с кровати, и новому дню улыбнувшись,
Предвкушаете то, что с собой этот день принесёт.
Если радостно вам от веселой улыбки ребёнка,
От журчанья ручья, от сирени, что смотрит в окно,
Если вас развлекает игривая резвость котенка,
То душа молода, и до старости вам далеко.
Если вы оглянулись на женщину шедшую мимо,
И глаза заблестели не бликами ваших очков,
Значит вы не стары, значит можете быть и любимым,
И способна душа оживиться от ласковых слов.
Если ж вы в упоеньи всё время купаетесь в прошлом,
Если дороги вам только образы давней поры,
А всё то, что теперь, представляется глупым и пошлым,
Хоть печально признать, но вы всё-же довольно стары.
Если вы три часа обсуждаете ваши недуги,
Забывая о том, что уже надвигается ночь,
Не смущают зевки и скучающий вид у подруги,
Все-же старость пришла, и ничто вам не может помочь.
Если скажете вы, что прогресс никакой вам не нужен,,
После вас — хоть потоп! Пусть все катится в тартарары!
Если вам интересен не мир, а что будет на ужин,
В этом случае ясно — душою вы очень стары!
Если ж вы с нетерпением ждете научных открытий,
И за судьбы вселенной способны душою болеть,
Если вам хоть сто лет, но не порваны с юностью нити,
То для вашей души не пришло еще время стареть…