О странный бег времён, о странное теченье
(Мне кажется порой, что сладкое мученье),
Когда за годом год меж пальцев протекает:
Сначала медленно, как томный, вязкий мёд,
Потом быстрей, как чистая водица,
И к сорока ей хочется напиться,
Вместить в себя, оставить, удержать…
Но тщетно. И уже сухую руку
Берёт Харон. И в вечность (или в муку?)
Ведет тебя. Подходите к реке…
Ты узнаёшь? Ведь это та водица.
Тебе, как прежде, хочется напиться,
Но лишь ладья касается её,
А ты не можешь. Вы бредёте в царство,
Где за твоё безумное гусарство,
Добро иль зло держать тебе ответ.
Тебе уже обратно ходу нет.
И позади та плещется водица…
Теперь, о путник, хочешь ли напиться?
Не знаю… Мне прозренье не дано.
Но я уже улавливаю дно
Своей ложбинки с времени водою.
И иногда (не часто, но порою)
Губами я подсохшими ловлю
Свою струю, журчащую водицу.
И я твержу: «Напиться бы, напиться…»
И жизнь пройдёт — закроются глаза.
А лес шумит и тучи гонит ветер.
Два-три листка на выцветшем паркете —
Мои останки — шевелит гроза.
Вот я уйду. Вот двери отскрипят.
Вот кошка отпоет по мне молитву —
И замолчит. И тенью на калитку
Тихонько ляжет мой последний взгляд.
Если тихо зазвучит
Старая свирель,
Лягут лунные лучи
На мою постель.
Поцелуем серебра
Прозвучат во тьме
И тихонечко: «Пора», —
Кратко скажут мне.
И наутро лишь лучи
На постели спят…
Только в воздухе звучит:
«Я ушла назад».
Мала была, вела-вила
Я с этим миром речь.
Пошла, нашла, сняла, взяла
В каморке древней меч.
Росла-неслась, брела, несла
Героя древних сеч.
Не поняла — мала была,
Что для своих же плеч.
Ввязалась я в престранную игру:
Не знаю, где всерьез, а где играю.
И кажется — не позвонишь — умру.
Но вот живу себе. Не умираю.