«Он — ферзь Цифр.
Принцип его — опт.
Потом и опять: таков.
Потому как он — ферзь Цифр.
Один и два — они не бог, не любовь;
семь — не цифра, а так;
тринадцать — шифр мрака, а не к дот.
Тут синеет (щетина), что значит:
‘шесть семеет’.
И то:
аз есмь семь (но не цифра).
Принц же Цифр — девяносто девять.
Сто — Царь Цифр,
то есть смерть — ааа заррраза!» — это он выронил шмат паштета на штаны и оттуда на пол; боком туфли пытался продвинуть его далее, под столик, что было уж совсем глупо.
«Цифр Ферзь он!
Не мерзь Шприца и камфары;
Принц Цели ли он — как знать, как знать…
Мол, Ферзь Ножа.
Панцирь его — понт; таков.
Потом и опять.
Потому как бы — зверъзь.
Но где? Где он, тот?
Уж продвинуты пешки шуток,
уж девяносто восемь здесь… — немного затянуто, а? Сейчас все разъяснится».
Третий, что с плешью и подбородками, шумно проснулся и свесил с полки ноги в тренировках; затем слез и вышел из купе (очевидно, в сортир).
Лёня пролистнул несколько страниц, чтобы продолжать: «в 4-й главе тут у меня поживей; ты, видно, не вполне въехал…» Но Николай не дал, левой закрыл ему тетрадь, а правой пригнул лёнину голову к своим губам и громко прошептал в ухо «ты меня замудохал». Лёня улыбнулся. Часа через 2 (оттого еще, что поезд застревал на разъезде) Николай взял чемодан и сверток и сошел.
В забегаловке в двух шагах от перрона никого не было, так что он недорого перекусил помидорами, нетухлой котлетой и какой-то подслащенной водой; жуя, обдумывая встречу, которая должна состояться у автостанции и занятна неопределенностью: он не знал в лицо; выйдя, прислонив вещи к расписанию автобусов, всматривался в немногочисленный люд. Хмурый северокавказец стоял со спортивной сумкой через плечо, поэтому был маловероятен. Над его бритыми (вчера) щеками уже у глаз продолжалась щетина; курил.
С ним скучно спорил, видимо случайный, толстячок, смахивающий на артиста Леонова, но с более одутловатым, желтым лицом. К тому же, цокая каблуками, к «Леонову» подошла жена и увела. Не останавливаясь на бабке, Николай последил за потеющим в байковой рубашке почти интеллигентной наружности мужчиной за 40 и у него спросил: не он. Уже зайдя за замусоренный туалет, он сказал себе, обращаясь к орошаемой им картонной таре: «Да провались ты! Уеду на 22.12 в Майкоп», но не уехал, а взял за рубль комнату для транзитных шоферов опять в здании вокзала.
Там уже спал один. Скомканное одеяло уместилось на тумбочке, а спящий (лицом вниз) выпростал из-под простыни безволосые незагорелые ноги. Николай здесь засыпал неровно, вздрагивал и, тогда, вслушиваясь то в гортанный говор, то в украинску мову из распахнутого окна, уснул при свете, который, как выяснилось, и не мог быть выключенным из-за неисправного выключателя, и, когда проснулся от радио, был один.
Следовало бриться, но не стал. Сверток и чемодан, спустившись в вестибюль, где было зеркало, поставил возле него. Он думал, глядя: «Как я узнаю его? Я никого не знаю». Невыразительное, широкое, свое лицо с некогда живописными, теперь слипшимися русыми кудрями уже казалось не совсем своим. Он поправлял время от времени углы свертка, так как отворачивались, и становилось видно, что там. Коридорная татарка задержала за плечо с советом «Пойдешь с ним, спросишь Василия, да? Дашь пятеру и ехай куда пожелаешь». «Отстаньте, ради бога» — пробормотал Николай и вышел.
* * *
На автостанции от икарусов, как от самолетов, приятно пахло. Было градусов 20. Из-за стоявшего в стороне автобуса вышел, похлопывая по карманам в смысле спичек, парень. Николай увидел лицо и всем телом понял, что перед ним ферзь цифр; подумал, здороваться ли, и спросил: «Вы от Арефьева?» Тот кивнул, не прерывая затягивание. Вблизи он был старше, худ и жилист, достаточно высок, с черными, как у старых шоферов, пальцами; техасы еле держались на широких для его плеч и впалой груди тазовых костях.
Докурив до губ, он, шофер, влез в кабину, на миг обнажив щель в одежде с плоским основанием хребта и рельефным началом ягодиц в ней.
«А от снабжения кто?» — снова спросил Николай, но тот не повернул головы. Тогда Николай, в котором крутнулась догадка, что здесь, как поется, «билет в один конец», посмотрел на небо и поднялся внутрь пазика, просторного, потому что сидения отсутствовали.
Для Николая стоял стул, обычный, из какой-нибудь столовой.
Чемодан он положил на бок перед собой и рядом с металлическим хламом, наваленным там, где бывает заднее сидение, пристроил сверток.